...Провожать путешественницу пришла почти вся деревня – одноклассники, друзья и знакомые. И даже представительницы «ведьмовского совета». Все давали советы, плакали, обнимались. В глазах матери блестели слёзы. Она крепко обняла дочь и шепнула: «Давай, Клавка, не опозорь Хвосты!» Дочь обещала не опозорить.

До райцентра ехала на разбитом автобусе, ...
поскольку поезда «Бычьи Хвосты – Москва» не существовало. От Зоринского добиралась до областного центра на «кукушке» – древнем поезде, до сих пор пользующем уголь, к которому было прицеплено два вагона.

Такое большое путешествие баба Клава предпринимала впервые. Поэтому городской вокзал оглушил и ослепил её своим шумом и великолепием. Даже цыгане казались ей чем-то прекрасным и экзотичным – вроде атрибута из «Тысячи и одной ночи». На вокзале (как и учила мать) она купила билет на плацкарт до Москвы.

Проводник изучал её долго и вдумчиво. Синий плащ вкупе с новыми валенками и большим дерматиновым чемоданом производил шокирующее впечатление. Вначале железнодорожник даже засомневался, не принадлежит ли баба Клава к какой-нибудь международной террористической организации. Но после того, как Клавдия просипела простуженным голосом: «Ну, чего лупетки вытаращил? Женщин, что ль никогда не видал?» – он решил, что это провокация. Что богатый клиент (а возможно, шпион авиалиний) решил проверить вежливость персонала железных дорог.

Поэтому проводник неожиданно для себя сказал: «Проходите, мадам!» – и даже сделал нечто вроде реверанса, чем окончательно себя удивил. Пожав плечами и хмыкнув, баба Клава прошла в вагон.

Наутро она встречала столицу. Или столица встречала её – в лице бабы Зины. Её поразило буквально всё – и невероятные по высоте дома (она чуть голову не оторвала, рассматривая их), и то, что железная дорога, упираясь в вокзал, кончалась (будто дальше и России-то нет). Даже сошедшие с поезда шустрые китайцы её поразили – пяти уроженцам долины Хуанхе, идущим в ряд, легко перегораживали дорогу два дюжих и пузатых московских милиционера.

Обнялись – последний раз бабу Зину Клавдия видела в далёком детстве, когда та приезжала навестить родную деревню. Не успев порадоваться встрече, тётка сделала племяннице замечание. Не понравилось ей, что девка на выданье ходит простоволосой.

– Ты, – говорит, – совсем обалдела, что ли, Клавка? Хочешь, чтобы тебя за эту, как её, за путану приняли?

Сама баба Зина ходила в платочке даже дома. Было подозрение, что она даже мылась в нём. Какого цвета у неё были волосы, не знал никто – по кончику сивого хвоста, выглядывающего из-под цветастой ткани, трудно было сказать, брюнетка она или блондинка. Даже её родная сестра этого не помнила, а чёрно-белые, потёртые фотографии далёкого детства цвет волос передавали приблизительно.

– И ежели ты настоящая Баба, – поучала баба Зина, – то должна платок носить. А иначе ты не баба, а мужик будешь вовсе.

Так очередным имиджмейкером был внесен последний штрих в облик бабы Клавы. Платок ей подобрали славный – золотистый, шёлковый, в красных узорах – он так подходил к синему болоньевому плащу и валенкам! Дерматиновый чемодан из образа исключили. Уж больно тяжёлый.

Баба Зина предоставила Клавдии для спанья сундук – окованный полосами железа, тяжёлый. Его вполне мог купить какой-нибудь коллекционер. Но хозяйка его ни за что бы не продала – память о маме и бабушке. А может, и о прабабушке.

В небольшой комнате больше ничего и не было – лишь сундук, кровать с периной и стол. Дверь выходила в коридор громадной коммунальной квартиры – помимо бабы Зины, там дружно и весело жили ещё пятнадцать работящих семейств.

Здесь царил интернационал – Кавказ, Китай, Малазия, Южная Африка – с некоторых пор скромные старые соседки Зинаиды стали потихоньку заменяться этими шумными и пёстрыми людьми.

Трудно было привыкнуть к тому, что в одной квартире живет почти всё население Бычьих Хвостов. Однако ничего, привыкла. Под чутким руководством тётки баба Клава быстро освоилась и вскоре привычно варила борщ в окружении жёлтых, черных и небритых лиц, которые добродушно ей улыбались и подмигивали.

Так баба Клава с головой окунулась в столичную жизнь. Вскоре она устроилась работать. Очень легко и просто далась ей работа её мечты – она устроилась уборщицей в туалет на Павелецком вокзале. Это получилось так просто, что баба Клава засомневалась. И, как выяснилось позднее, недаром.

День её проходил так – она добиралась до работы пешком (баба Зина жила неподалеку от Павелецкой и никогда не ездила на метро, называя его «сатанинской пещерой»), после чего, получив ведро и перчатки, принималась за дело. Швабру она привезла с собой – это была та самая, «счастливая» швабра, которой она первый раз вымыла пол в клубе.

Перчатки баба Клава не признавала – она говорила про них: «Срамота одна!» – с подозрением разглядывая прозрачную резину. Билетерша с ужасом смотрела, как новая уборщица орудует в весьма и весьма попользованных вокзальных туалетах голыми руками. Но бабе Клаве было не привыкать – их председатель, Пал Петрович, частенько разбрасывал на совхозных полях с колосящейся брюквой человеческие фекалии или, как их называли сельчане, «фукалии». Председатель говорил, что это самое полезное удобрение. И в чём-то он был прав – брюкву не воровали, а совхозное поле старались обходить на километр.

Начальство не могло на бабу Клаву нарадоваться – туалет всегда блестел как новенький – ещё никогда ни одна уборщица не могла его содержать в таком состоянии.

Вскоре баба Клава получили первую зарплату. В Бычьих Хвостах столько получал только пенсионер союзного значения Леонидыч – его едва ли не считали буржуем. Видя растерянность бабы Клавы, Зинаида её успокоила: «Поедем на Черкизовский. А то тебе деньги руки жгут». На рынке Клавдии справили ладные меховые рукавицы (на носу была зима), а остаток завернули в тряпицу, чтобы припрятать под сундук.

– Ты погоди матери-то отсылать, – сказала мудрая баба Зина, – вот обустроишься, тогда и пришлешь.

На том и порешили. И баба Клава продолжила работу. Месяц проработала, другой. И стала она замечать, что чего-то ей не хватает. Убиралась она быстро, споро, делала это раз по пять за смену. Но всё равно этого было мало – руки её после работы пусть не так как раньше, но двигались. По той же плоскости, которая уже перестала быть загадочной.

Дело в том, что большую часть времени трудолюбивая Клавдия тратила на очистку унитазов от «фукалий» приезжих. А на собственно поверхность оставалось не так уж много времени. Да и поверхность была относительно небольшая. И ей ещё повезло – на Павелецком туалет был крупнее, чем, скажем, на Ленинградском вокзале.

Душа просила больших поверхностей. И вскоре, как по заказу, судьба ей подкинула ещё один шанс. Зашедший в туалет мужчина оглядел её синий болоньевый плащ, новые валенки и золотистый платок, после чего сказал: «И охота вам, женщина, в туалете убираться? У нас на этаже уборщица уволилась, бегаем, ищем порядочную. Приходите». И дал визитку.

Продолжение следует.